Melodies of Love

...Под скальпелем природы и искусства Кричит наш дух, изнемогает плоть, Рождая орган для шестого чувства. Н. Гумилев, 1921 г. ШЕСТОЕ ЧУВСТВО Путана из соседнего двора, бывшая для нас, пацанов, объектом восхищения и поклонения, жила той особенной , будоражившей воображение таинственной жизнью, заглянуть в которую хотя бы одним глазком нам с Коляном так хотелось. Но в щели всегда неплотно прикрытых ставен не рассмотреть было, что происходило там внутри за тонкими занавесками, вздрагивающими от прикосновений легких теней. По вечерам мы часто прятались под кустом бузины и, дергая за нитку привязанную к створке ставни картофелину-колотушку, ждали, когда дверь распахнется и на крыльцо, накинув на плечи платок, выплывет ОНА, вся в чем-то прозрачно-пенном. “Кто здесь? - негромко позовет, сорвет картофелину, бросит в куст. - Вот сучата!” И растворится в розовом свете со смехом, подарив нам сладкую минуту. Успеешь прикоснуться взглядом к царственной груди, почувствовать волнение широких бедер, дорисовать и ТО, что мы уже видели у Светки, но у НЕЕ, наверное, было что-то совсем другое, потому что взрослые дядьки так и вились у ее крыльца, как мухи. Это Колян, с которым я ходил тогда в детский сад, придумал играть со Светкой в “паровозик”. Ползали за ней по широкому каменному забору на четвереньках, отталкивая друг друга, чтобы занять то заветное местечко, откуда в маленькой прорехе хорошо были видны движения всех ее тайных мест. Может потому, что ее мать и была та самая путана, так сильно привлекавшая наше внимание, ей нравилась эта игра, и, когда однажды на повороте наш поезд пустили под откос криками “Бесстыдники! Вот я вам уши надеру!”, Светка убежала вместе с нами в овраг, что сразу за ее домом, и там, сидя на корточках в душистой от зноя траве и раздвинув исцарапанные худые коленки, позволила не только досмотреть, но и потрогать свои припухлости, отчего мы покраснели до кончиков ушей и старались не смотреть друг другу в глаза. Многое из памяти стирается, но не такое. А вот еще. Волна сорок третьего прокатилась через наш городок. Помню голых по пояс веселых немецких солдат, моющих во дворе лошадей. Гюнтер, самый молодой из них, раздавал сладости собравшимся вокруг ребятам, приглашал прокатиться вместе с ним по городу. Когда лошадь запрягли в повозку, Светка полезла первая, за ней другие. Прибежали бабки, мамки, стали растаскивать своих по домам. Светка и несколько ребят постарше остались сидеть, болтали ногами, запихивали в рот куски шоколада. Как мне хотелось поехать вместе с ними! Взрослые всего тогда боялись, следили за нами, не разрешали уходить со двора, о чем-то постоянно шушукались между собой. Со Светкой было уже не поиграть, а проснувшийся во мне еще слепой, но уже голодный зверек ворочался, будил по ночам. Гюнтер, в нарядном офицерском мундире, привел в детский сад новую воспитательницу. Представил: - Наша фрау Глаша будет теперь ваша. Засмеялся, щелкая пальцами, даже ручку поцеловал. Все обрадовались. Старую воспитательницу не любили, боялись. Но и фрау Глаша в первые дни старалась быть строгой с нами, рассказывала о Боженьке, об ангелах и деве Марии, живущих на небесах и забирающих всех непослушных детей к себе для наказаний. После кормления, в “мертвый час”, помню, притворялся спящим, следил в прищур левого глаза за проплывающими в широком окне облаками, в каждом из которых мне чудились то крылья ангелов, то детская нога, то грозный божий лик. А между тесных рядов кроватей, оберегая наш сон, проплывала Глаша, вся в мягком и душистом, и я замирал в страхе быть уличенным в непослушании, когда она вдруг наклонясь, чтобы поправить одеяло или подушку, касалась рукой моей щеки. Колян сразу вычислил, что про бога она все придумала. Никто там в угол не ставит - нет на небе никаких углов. А кто туда и попадает - весь день играет с ангелами в футбол и ест белые французские булки, сколько захочет. Он это всегда знал. Даже побожился, чтобы я поверил: “Век мати-бати не видать!” Но вот, что у фрау Глаши под юбкой ничего нет, еще никто, кроме него, не знает. “Совсем ничего?” - переспросил я, чувствуя, как вянет, опадает проклюнувшийся росток сыновней к ней любви. “Поспорим?! - загонял он в угол. - На рогатку...” В животе что-то вспухало, урчало, мяукало. Съежившись под простыней, я с замиранием сердца ждал, когда это брожение утихнет. Уже в третий раз Глаша приближалась к моей кровати, цепляясь длинным подолом юбки о торчащие в узком проходе руки и ноги. Я знал: скоро она сядет на стул у самой двери, и тогда уже ничего не получится. Не так жалко было отдавать рогатку, как просто не хотелось оказаться трусом в глазах Коляна. И вот в тот самый момент, когда шуршащая волна ее одежды коснулась моей руки, я наконец решился, нырнул вниз головой, прямо ей под юбку, и наверное успел бы там что-то рассмотреть, если бы матрац, лежащий на скользких пружинах, не свалился вместе со мной на пол. - Всем лечь! - приказала Глаша, возвращая меня на место. Она не смеялась, как все вокруг, гладила по голове, приговаривая что-то ласковое, но от этого было еще хуже, ужасно стыдно и хотелось плакать. С Коляном мы долго были тогда в ссоре…